Амплиат подумал, что это может прекратиться в любое мгновение. И он предпочел бы, чтобы так все и произошло. Пусть все утихнет сейчас, и ситуация останется под контролем. Все-таки Амплиату было не занимать ни хладнокровия, ни силы духа. Он решил, что главное — представить все в нужном свете. Справиться можно даже с этим.

— Сограждане! Боги подают нам знак! Так прислушаемся же к их повелению! Давайте воздвигнем огромную колонну в память об этом божественном указании! Мы живем в избранном городе!

Но поднимающийся в небо столб не исчез. Он устремлялся все выше и выше. Тысячи людей единым движением запрокинули головы, следя за его продвижением, и постепенно отдельные крики начали сливаться в общий гул. Столб, узкий в основании, расширялся по мере возвышения, и его вершина начала расползаться по небу.

Кто-то крикнул, что ветер несет это к городу.

В этот миг Амплиат понял, что упустил власть над толпой. Толпой движут самые примитивные чувства — алчность, похоть, жестокость, — и Амплиат мог играть на этих чувствах, как музыкант на арфе, поскольку сам был толпой, а толпа была им. Но сейчас все ноты заглушил безграничный страх. И все-таки Амплиат предпринял попытку. Он бросился на середину улицы и раскинул руки.

— Стойте! — крикнул он. — Куспий, Бриттий — все вы, — возьмите меня за руки! Давайте подадим им пример!

Но эти трусливые ничтожества даже не взглянули на него. Голконий первым ринулся вниз по склону холма, работая костлявыми локтями и расчищая себе дорогу. Бриттий, а за ним и Куспий последовали его примеру. Попидий поджал хвост и опрометью ринулся обратно в дом. Толпа тем временем превратилась в монолитную массу — в нее влились люди, ринувшиеся с тротуаров. Теперь это было единое существо, обращенное спиной к горе и лицом к морю и спаянное единым порывом — бежать! Амплиат успел увидеть в дверном проеме бледное лицо жены, а затем на него накатила охваченная паническим страхом толпа, и его закрутило, словно вращающийся деревянный манекен из гладиаторской школы. Потом его швырнуло в сторону, и он навеки исчез бы под ногами бегущих людей, если бы Массаво не заметил упавшего хозяина и не вытащил его на безопасные ступени. Амплиат увидел, как молодая женщина выронила младенца, и услышал его пронзительный крик; какая-то пожилая матрона с силой ударилась головой об стену и, потеряв сознание, медленно осела на землю. А толпа текла мимо, ничего не замечая. Кто-то кричал. Кто-то плакал навзрыд. Большинство двигались молча — сберегали силы для битвы, которая должна была разыграться у подножия холма, при проходе через Стабиевы врата.

Амплиат — он стоял, прислонившись к дверному косяку — осознал, что лицо у него мокрое. Он провел по нему тыльной стороной ладони — и обнаружил на ней кровь. Амплиат посмотрел поверх голов толпы на гору, но та уже исчезла из виду. На Помпеи надвигалась огромная стена, черная, словно грозовая туча. Но это была не гроза и не туча. Это был грохочущий поток камней. Амплиат быстро взглянул в противоположную сторону. Там, в порту, у причала, по-прежнему стояла его красно-золотая яхта. Они могли бы пробраться к морю, уплыть на их виллу в Мизенах и искать убежища там. Но улица, ведущая к городским воротам, была плотно закупорена людьми. Нет, им не добраться до порта. А даже если бы и удалось — команда наверняка уже отчалила без приказа, спасая собственную жизнь.

Решение было принято за него. Ну что ж, значит, так тому и быть. Все происходит в точности так же, как семнадцать лет назад. Тогда трусы убежали, а он остался, а потом они на брюхе приползли обратно. К Амплиату вновь вернулась прежняя энергия и уверенность в собственных силах. Что ж, бывший раб еще раз даст своим хозяевам урок истинно римского мужества. Сивилла никогда не ошибалась. Амплиат в последний раз окинул презрительным взглядом несущийся мимо него поток охваченных паникой людей, зашел в дом и велел Массаво закрыть дверь. Закрыть и запереть на засов. Они останутся. Они выстоят.

В Мизенах это все выглядело как дым. Юлия, сестра Плиния — она с зонтиком в руках прогуливалась по террасе и собирала цветы бугенвиллеи для украшения обеденного стола, — предположила, что это, должно быть, очередной лесной пожар, из числа тех, что все лето изводили окрестности побережья. Но она никогда еще не видела такой огромной и так быстро распространяющейся тучи. Потому она решила, что, пожалуй, следует разбудить брата, устроившегося в саду и задремавшего над своими книгами.

Даже здесь, в густой тени дерева, лицо Плиния было таким же красным, как цветы у нее в корзинке. Юлия заколебалась: а стоит ли его будить? Он ведь сразу же примется волноваться... Брат сейчас напоминал ей отца — такого, каким он был незадолго до своей кончины: такая же тучность, такая же одышка, такая же не свойственная ему прежде раздражительность. Но если сейчас оставить его спать, потом он, несомненно, разъярится еще больше — из-за того, что упустил возможность своими глазами взглянуть на этот дым. Потому Юлия погладила Плиния по волосам и негромко позвала:

— Брат, проснись. Происходит нечто такое, на что тебе стоит взглянуть.

Плиний мгновенно открыл глаза:

— Вода? Она пошла?

— Нет. Не вода. Скорее похоже, что на другом берегу мощный пожар. Где-то на Везувии.

— Везувий? — Плиний уставился на сестру, потом крикнул ближайшему рабу: — Мои сандалии! Живо!

— Брат, только не нужно чересчур напрягаться...

Но префект не стал даже дожидаться, пока ему подадут сандалии. Вместо этого он вот уже второй раз за сегодняшний день неуклюже зашлепал босиком к террасе. К тому времени, как он добрался туда, большая часть домашней прислуги уже выстроилась вдоль балюстрады и смотрела на восток. А на противоположной стороне залива над побережьем словно встала огромная крона зонтичной сосны — только зонтик этот был из дыма. Толстый коричневый ствол, усеянный черными и белыми пятнами, поднимался в воздух на много миль; прямо на глазах у зрителей из верхушки этого ствола вырос сноп перистых ветвей. Широкие листья словно растворялись по краям, превращаясь в светлую, песочного цвета дымку, что устремлялась обратно к земле. Префект часто повторял, что чем дольше он наблюдает за природой, тем меньше склонен объявлять какое-либо из ее проявлений невозможным. Но это явно было если не невозможным, то уж невероятным — точно. Ничего из прочитанного Плинием — а прочел он все — и близко не могло сравниться с этим зрелищем. Быть может, природа удостоила его чести увидеть нечто такое, что никогда еще не было описано? Долгие годы, посвященные сбору фактов, молитва, которой он окончил свою «Естественную историю» — «Славься, Природа, матерь всего сущего! Не забудь, что из всего римского народа я один молился тебе во всех твоих проявлениях. Будь милостива ко мне», — неужели все это наконец-то вознаграждено? Не будь Плиний таким грузным, он рухнул бы сейчас на колени.

— Благодарю тебя, — прошептал он. — Благодарю тебя...

Следует немедля приниматься за работу. «Зонтичная сосна... высокий ствол... перистые ветви...» Необходимо сохранить все это для потомков, пока образы еще не изгладились из его памяти. Плиний велел Алексиону принести папирус и перо, а Юлии — привести Гая.

— Он в доме, работает над переводом, который ты ему поручил.

— Все равно — скажи ему, чтобы он все бросил и шел сюда. Он огорчится, если пропустит такое зрелище.

Это не может быть дым, подумал Плиний. Он слишком плотный. А кроме того, внизу не видно ни малейших признаков пожара. Но если это не дым, то что же это такое?

— Эй, вы! А ну, тихо! — прикрикнул он на рабов. Если прислушаться хорошенько, то становился слышен низкий, безостановочный гул, идущий с противоположного берега залива. Если его слышно на расстоянии в пятнадцать миль, то как же это должно звучать там?

Плиний кивком подозвал раба:

— Пошли гонца в морскую школу. Пусть отыщет капитана флагмана. Передайте ему, чтобы приготовил для меня либурну.

— Брат! Нет!..